| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
М И Х А И Л И В А Н О В И Ч Б У Я Н О В
Т О Г Д А Издано на средства автора
Буянов М.И. ТОГДА, М.: Издательство Российского общества медиков-литераторов, 2010, с.328
Книга размышлений автора о природе и проявлениях некоторых психоневрологических отклонений, об их лечении и профилактике. Много рассказывается о разного рода путешествиях. Книга предназначена любо-знательному и зрелому читателю.
© Михаил Иванович Буянов, 2010 Набор С.И. Высоцкой
_____________________________________________________
Сдано в набор 05.08.2010 г. Подписано в печать 20.08.2010 г Учетно-издательских листов 20,5 + илл. Формат 62х84 1/16. Тираж 500 экз. Заказ 102 _____________________________________________________
Издательство Российского общества медиков-литераторов 109280, Москва, Второй Автозаводский проезд, 4/5, Медицинский центр Тел. 8-495-675-45-67, 8-499-158-13-28 e-mail: sofja77@mail.ru _____________________________________________________
Книга напечатана в ООО ИПК «Формат» 125171, Москва, Ленинградское шоссе, 18
М И Х А И Л Б У Я Н О В
Т О Г Д А 2010 Москва Российское общество медиков-литераторов
Содержание
ЭТО БЫЛО В РОВНО Врач изучает историю с географией не только по поезд-кам, но и благодаря пациентам, приехавшим из тех или иных городов. О многих селениях я давно забыл, во всяком случае мало их помню или вообще уже ничего не представляю, а вот о пациентах вспоминаю: эти больные и есть для меня истин-ный символ того или иного города. Ровно, например, вспоминаю не только оттого, что в годы войны в его окрестностях располагался знаменитый парти-занский отряд НКВД, возглавлял который Д.Н.Медведев, но и потому, что оттуда ко мне приезжали два пациента, кото-рых не мог вылечить, оба умерли. Ко мне их привезли, чтобы честно сообщил, что с ними станет. Сказал все, как есть. С тех пор прошла треть века, их и сейчас не вылечили бы, но все равно они для меня боль да горестные воспоминания. Я и сейчас мучаюсь из-за того, что им – и вообще кому-то – не помог. У первого была болезнь Тей-Сакса. Ее выделили два врача – англичанин-окулист Уоррен Тей (1853-1923) и амери-канский невропатолог Бернхард Сакс (1858-1944) – на осно-вании изучения еврейских эмигрантов, приехавших в США с польско-белорусской границы. Болезнь носит наследствен-ный характер: в семьях совокуплялись друг с другом, кровь не разбавлялась, вот и пошли тяжкие уродства. Сейчас она редка: люди много ездят и, соответственно, скрещиваются разные народы и уроженцы разных мест. Болезнь Тей-Сакса впервые обнаруживается с 5-6 месяч-ного возраста, симптоматика нарастает очень быстро и через 3-4 года большинство детишек умирают. Появляются слепо-та, врожденное умственное недоразвитие до степени идио-тии, судорожные припадки, дергание всех групп мышц. С такой болезнью ребенок не человек, а животное. Эта болезнь – обвинение царской черты оседлости: евреи были вынуждены жить скученно из-за отеческой заботы самодержавия, вот и нарастало вырождение. Разъехались ев-реи кто куда – и болезнь Тей-Сакса исчезла. Говорят, что болезнь Тей-Сакса встречалась не только у евреев, но ее у других народов не видел. Может, и у них бывает. Второй мальчик из Ровно, тоже скончавшийся, страдал болезнью Унферрихта. Ее описал немец-терапевт Генрих Унферрихт (1853-1912), она проявляется в нарастании судо-рожных припадков; обычно болезнь начинается в 13-15 лет, появляются ночные эпилептиформные припадки, наступают выраженные психические расстройства (снижение памяти, вялость, упадок сил, снижение настроения, негативизм, дурашливость); припадки и слабоумие нарастают, полностью разрушается память, лицо становится маскообразным, усиливается неподвижность, эндокринные расстройства, потом смерть. Сейчас тоже. В Ровно я прожил с неделю, город запомнился не только партизанами и пациентами, но и тем, что там познакомился с одной полькой из Кракова, с которой впервые в жизни говорил совершенно откровенно, ничего не боясь, хотя бояться было надо. Да и сама полька была ошарашена моим напором и бесстрашием. Началась наша беседа в книжном магазине, мы быстро приглянулись друг другу. С чего зашел разговор, не помню, потом переключились на Пушкина. Я объяснил ей, что Пушкин-поэт это одно, а Пушкин-человек совершенно иное. Поэтом можно лишь восхищаться, челове-ком же совсем наоборот. Она завела разговор о последней дуэле, я ответил, что Пушкин-человек то ли 28, то ли 29 раз вызывал на дуэли, впервые в 16 лет своего дядю: этому молокососу стало мниться, что дяде понравилась какая-то девчонка, которая о существовании сопливого лицеиста и не подозревала. Чем старше становился Пушкин-человек, тем больше он глупил, а ведь обычно заносчивые юнцы с годами образумливаются, не лезут на рожон. Перед смертью Пуш-кин цеплялся ко всем, вызывая на дуэли налево и направо, причем друзей. Он так оскорблял Дантеса, годившегося ему в сыновья, да еще ближайшего родственника, что француз был вынужден вызвать его и пристрелить. На дуэли Дантес вел себя в высшей степени благородно, как мушкетер, но Пуш-кин был уже невменяем и сам лез под пули, пылая к своему свояку беспочвенной звериной ненавистью. Пушкин был тяжкий психопат и кончил жизнь так, как свойственно этой публике. Полька испугалась за меня: - Ваши патриоты вас не побьют? - Побьют. Потому и приходится держать язык за зубами и не публиковаться, ведь Пушкин это наше все, от таких всех только позор. Как и в отношении Франсуа Виньона или Есенина. Потом полька иногда приезжала в Москву, мы обяза-тельно виделись, она всегда говорила, что боится за меня. Запомнил не только разговоры с ней, но и беседы с мест-ными жителями о партизанах. Может, мне попались лишь такие, но те, с кем говорил, о медведевских ребятах отзыва-лись недоброжелательно. Один даже сказал, что этот жид пархатый натравливал на нас немцев, отбирал у крестьян продукты. В 1948-ом Медведев выпустил записки «Это было под Ровно» - естественно, о партизанах. Вокруг по лесам я не хо-дил, потому говорю лишь о Ровно-небольшом городе, где много красивых женщин и все дышит давно забытой мной патриархальностью. От Ровно до Варшавы полшага, все это пространство ды-шало – тогда – напоминаниями о войне, закончившейся здесь на 10-15 лет позже нашей победы. 19 апреля 1943 года Варшавское гетто восстало – не хотели добровольно и послушно идти в печи Освенцима. Восстание длилось 20-21 день. 40 тыс. евреев было уничто-жено – гетто перестало существовать. А каковы другие цифры, говорящие о восстании? Ясное дело, что восстали не все, такое могли сделать лишь те, у кого было оружие. Его же надо было еще достать. Сами поляки ни одной винтовки или пистолета восставшим не дали, они ведь стремились с помощью уничтожения гит-леровцами евреев решить свои проблемы. Стало быть, ору-жие надо было покупать – и втридорога. Денег в гетто давно уже не было: их отобрали немцы, а то, что удалось спрятать, приходилось тратить на еду и одежду. Но все-таки 220 винтовок и револьверов евреи смогли купить. Значит, против нацистов выступили 220 плохо вооруженных, с допотопным оружием евреев, в основном, конечно, молодых. Немецкий гарнизон Варшавы в это время состоял из двух тысяч до зубов вооруженных гитлеровцев. Кроме этого для подавления восстания немцы привлекли большое количество бандеровцев из соседних районов; сколько – не знаю. Украинцы сыграли главную роль в уничтожении гетто, они отличались необыкновенным зверством, приводя в ужас даже фашистов. По немецким подсчетам при подавлении восста-ния погибло 16 немецких солдат и 85 было ранено. Сюда не входят украинские бандиты. 16 солдат (ни одного офицера) и 40 тыс – вот итог. Но дело не………….
ПОСЛЕ ТЕБЯ Может быть, это случайно, а, может, и нет, но сколько раз я не был в Западной Украине, ни разу не слышал там мата и не видел грязи возле домов и на дорогах. К этим двум явлениям я отношусь особенно вдумчиво и трепетно. В родительском доме ни разу не слышал нецензурных, в том числе неприличных, выражений, мат моей семье был органически чужд. Точно также мои родители относились к грязи, разбросанности, неорганизованности, небрежности, дома всегда был порядок, мать постоянно что-то вытирала, стирала, выветривала. Естественно, что и я сам презрительно отношусь к матерщинникам и неряхам. Мат это язык марги-налов, а если точнее, то язык быдла и обыдленной интел-лигенции и, само собой, язык уголовников. К сожалению, мат на Руси очень распространен, он связан с общей кримина-лизацией нашей жизни, причем изощрен, циничен, отврати-телен. В США и в любой другой стране мат более примити-вен, неглубок, невычурен. На Руси же мат это не отклонение от нормального языка, а сам язык. В моих книгах неприличных выражений и уж тем более мата нет и быть не может. Этим они белые вороны, они никак не вписываются в нынешней литературный процесс и не должны вписываться – процесс мне совершенно чуждый. Только в России издают словари мата, собираются конфе-ренции по мату, выпускаются сотни статей, оправдывающих мат. У кого в душе грязь, у того и на языке мерзость. С матом надо бороться, всячески запрещать, показывать презрение, брезгливость, осуждение сквернословов, не пускать их в приличное общество. Такое было возможно при Советской власти, в условиях же вседозволенности, когда все разреше-но, когда тон задают хамы, невежды, жулье, с матом бо-роться невозможно, он пронизывает собой всю жизнь общества, пример же в матерщине подает Интеллигенция, у которой язык без костей и всячески хочется выделиться – даже гнусностью. Возвращался из США домой, рядом сидел один знаменитый кинодеятель. Разговорились. - Какой вы счастливый, что можете говорить правду, а я не могу: я же живу среди людей, они меня со свету сживут, узнав, что рассказываю о кумирах. - Каждый понимает, что кумир это всего лишь талантливая маска, за которой обычно скрывается грязь. Кумиры это эгоизм, лицемерие, подлость – за редким исключением. - Это вы знаете, вы психиатр и видите суть людей, а не их оболочки. Остальные же думают, что актер и исполняемая им роль это одно и тоже. В молодости я восхищался Мэрелин Монро и Ромми Шнайдер. Потом узнал, какие это были пьяницы и психопатки, теперь стыдно, что любил их. Прежде, чем артист выйдет на сцену или на съемочную площадку, его гримируют, делают из него романтического красавца, пишут для него складные тексты, расписывают, где, в какой момент и что он должен говорить. В реальности же – актер полная противоположность тому, что играет. Это обычно распутные, завистливые, грубые, умственно очень примитивные существа. И отчаянные пьяницы. - Все? - Большинство, подавляющее большинство. Когда устраива-ются кинофестивали, организаторы снимают 4-5 люксовых номеров, чтобы народные любимцы, обожествляемые зрите-лями, могли водить шлюх обоего пола и совокупляться пока их жены и мужья думают, что те заняты делом. Уж такого пьянства, такого распутства, такой наглости ни у кого не встретишь. - Актеров мало кто уважает – из нормальных, зрелых людей. Тут вы никакой Америки не открываете. - Для вас не открываю, а для остальных? Они же забросают камнями, ежели вынесешь ссор из избы, покажешь, какие они на самом деле. - Пороки людские вечны, люди несовершенны, к правде стремятся единицы, остальным она не нужна, ибо никто из них не хочет совершенствоваться, всем хочется жить в грязи, но рассуждать о духовности. Чем более мерзок человек на Руси, тем больше его тянет поговорить о духовности. Один такой высокодуховный народный артист России собирал деньги на храм, а потом их проиграл в казино. Сердобольные зрители вновь собирают деньги, а тот негодяй опять их спустил в игорных домах. С Достоевского, видно, брал пример. - Что мне делать? - Написать все, что думаете, а там что будет. Служить толпе, приспосабливаться к ней себе дороже, себя погубишь, перестанешь себя уважать. И надо быть готовым к гонениям, замалчиванию, сплетням, клевете – так устроена толпа, даже с самым высшим образованием. Художественная литература это эмоции: ими вызвана, ими пронизана, говорит лишь о них, запоминаются лишь они, стремится вызвать у читателей эмоциональный отклик. Сти-хи Пушкина и Есенина или романы Достоевского – лучшее тому подтверждение. Но вот кто-то надумает написать историю эмоций, кому это под силу? Разве писателям? Что они в этом понимают! Значит, должны заниматься этим те, кто изучают эмоции, т.е. физиологи и прочие медики-биологи. Но и им-то разве под силу? Ведь художественные эмоции и те, с которыми сталки-ваются ученые-естественники, далеко не одно и тоже. Пото-му и существуют два главных типа эмоций: одни это то, чем занимаются научные работники, т.е. истинные эмоции, и мифологизированные, придуманные, искаженные, те, кото-рые изображают писатели, изображают каждый по-своему; ученые же стремятся к объективности, важнейшее свойство науки это повторяемость явлений, их воспроизводимость – то, что художественной литературе противопоказано. Эмоции сильно влияют на разум, разум же на эмоции почти нет. В 1945-ом о Гитлере писали так, как было принято в то время на основании имеющихся тогда документов, коих в те времена было куда меньше, чем ныне. Сейчас же остыли, документов стало больше – ну и взгляды историков очень поменялись. Если бы я 20-30 лет писал о многих истори-ческих событиях так, как пишу сейчас, я счел бы себя сумасшедшим, а сейчас когда открылись архивы и стало много новых фактов, конечно, писать так, как раньше, уже невозможно. Если в 1960-80-х годах в приличном обществе требовалось судить о Сталине по Солженицыну (других тогда не было да и общество было антисталинским), то сей-час такое придет в голову лишь жулику или невежест-венному человеку: новых сведений так много, головы успо-коились, стали относиться к Сталину более или менее объек-тивно, потому Солженицын теперь кажется чем-то архаи-ческим, словно из Средневековья, к его работам могут обра-щаться лишь историки заблуждений, ибо почти все, что сей борзописец сообщает, это сплошные заблуждения и никакой истории… | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
